Джоджо Мойес - Медовый месяц в Париже
– Итак, Оливия, а вы, собственно, чем занимаетесь?
С первых минут их знакомства он зовет ее Оливией. Из уст кого-нибудь другого это звучало бы претенциозно, но у него получается как-то старомодно учтиво. Его вопрос заставляет ее очнуться, и она едва заметно краснеет, понимая, что думает явно о другом.
– Я… вроде как сейчас без работы. Окончила университет, работала в офисе, немного официанткой. В общем, обычная история для девушки – представительницы среднего класса. Полагаю, я еще толком не решила, чем хочу заняться. – Она вымученно улыбается.
– Ну, у вас еще уйма времени. Дети? – Он многозначительно смотрит на обручальное кольцо.
– Ой, нет! Быть может, позже. – Она смущенно смеется.
Она и за собой-то толком присмотреть пока не умеет, и ей даже страшно подумать о беспомощном, вечно хныкающем младенце. Она чувствует на себе изучающий взгляд Тима Фриланда.
– Правильно. У вас еще все впереди. – Он не отрывает глаз от ее лица. – Извините за бестактность, но должен сказать, что вы слишком молоды для замужней дамы. Я имею в виду, с учетом современных тенденций. – (Она не знает, что отвечать, а потому просто молча прихлебывает кофе.) – Я понимаю, что неприлично спрашивать у женщин о их возрасте, но сколько вам лет? Двадцать три? Двадцать четыре?
– Почти угадали. Двадцать три.
Он кивает:
– У вас хорошая кость. Полагаю, вы и через десять лет будете выглядеть на двадцать три. Нет-нет, не краснейте. Я просто констатирую. Итак… друг детства?
– Нет. Скорее, бурный роман. – Она отрывает глаза от чашки кофе. – На самом деле я… я, можно сказать, новобрачная.
– Новобрачная? – Он смотрит на нее. В его глазах немой вопрос. – У вас что, медовый месяц?
Он произносит это без нажима, но у него такое озадаченное, немного сочувственное лицо, что ей становится тошно. Она снова видит ту «Жену в плохом настроении», которая отворачивается, признавая свое поражение, и понимает, почему у других людей возникает чувство неловкости. О, вы замужем? И где же ваш муж?
Что она наделала?
– Простите, – говорит она и, опустив голову, быстро берет со стола свои вещи. – Мне пора идти.
– Оливия, пожалуйста, не убегайте. Я…
У нее в висках стучит кровь.
– Нет. В самом деле. В любом случае мне не стоило сюда приходить. Было очень приятно познакомиться. Большое спасибо за кофе. Ну и за все… остальное.
Лив не смотрит на него, а просто рассеянно улыбается в его сторону, а затем стремительно идет, переходя на бег, по набережной Сены в сторону Нотр-Дама.
Глава 4
1912 год
На рынке Монж, несмотря на холодный ветер и накрапывающий дождь, было не протолкнуться. Я шла на полшага позади Мими Эйнсбахер, которая, решительно покачивая бедрами, огибала прилавки и без умолку сыпала комментариями.
– О, вы должны купить вот эти. Эдуард обожает испанские персики. Поглядите, какие они зрелые. А вы готовили ему лангустов? Ой, видели бы вы его, когда он ест лангустов! Капуста? Красный лук? Вы уверены? Эти ингредиенты такие… деревенские. Видите ли, я ни капли не сомневаюсь, что ему нравится нечто чуть более утонченное. Знаете, Эдуард ведь самый настоящий гурман. Кстати, мы однажды ходили с ним в «Ле пти фис», и он съел все четырнадцать блюд, предложенные в меню. Представляете?! Я даже, грешным делом, испугалась, что к тому времени, как подадут птифуры, он точно лопнет. Но он был так счастлив… – Мими покачала головой, словно погрузившись в воспоминания. – Он ненасытный мужчина…
Я взяла с прилавка пучок моркови и принялась внимательно его разглядывать, сделав вид, будто поглощена своим занятием. Где-то в области затылка возникала противная пульсирующая боль, и я поняла, что это предвестник мигрени.
Мими Эйнсбахер остановилась перед прилавком с разными баночками. Обменявшись парой слов с торговцем, она взяла маленькую баночку и поднесла к свету. Затем бросила на меня косой взгляд из-под полей шляпы:
– Ой, вам, София, наверняка неприятно слушать подобные воспоминания… Однако осмелюсь предложить вам фуа-гра. Побалуйте Эдуарда. Если у вас сейчас… туго с деньгами на домашнее хозяйство, я буду счастлива купить это ему в качестве маленького подарка. Как старый добрый друг. Уж я‑то знаю, как его возбуждают такие вещи.
– Благодарю, но мы вполне в состоянии себя обеспечить. – Я взяла у нее баночку фуа-гра и кинула в корзинку, отдав торговцу то, что ему причиталось. А точнее, половину наших денег на еду, отметила я с холодной яростью.
Мими замедлила шаг, и мне ничего не оставалось, как пойти рядом с ней.
– Итак… Ганьер поделился со мной, что Эдуард уже несколько недель ничего не рисует. Какая жалость!
А кто уполномочивал тебя говорить с дилером Эдуарда? – так и вертелось у меня на языке, но я сдержалась.
– Мы только что поженились. Ему было… не до этого.
– Видите ли, он большой талант. И ему нельзя отвлекаться.
– Эдуард обещает, что начнет писать, когда будет готов.
Мими, демонстративно пропустив мои слова мимо ушей, направилась к прилавку с кондитерскими изделиями и уставилась на пирожные с малиной.
– Малина! В это время года! Я удивляюсь, до чего скоро дойдет наш мир!
Ради бога, только не предлагай мне купить их для Эдуарда, мысленно взмолилась я. У меня осталось денег только-только на хлеб. Однако у Мими было совсем другое на уме. Она купила небольшой багет, подождала, пока торговец его завернет, а затем, повернувшись вполоборота ко мне, произнесла заговорщицким тоном:
– Знаете, вы даже не представляете, как мы все удивились, услышав о том, что он женился. Такой человек, как Эдуард. – Она осторожно просунула багет под ручку своей корзинки. – Вот я и подумала… может, вас уже можно поздравить?
Я непонимающе уставилась на ее сияющее лицо. А затем увидела, что она многозначительно смотрит на мою талию.
– Нет!
Я даже не сразу поняла иезуитскую изощренность нанесенного оскорбления. Мне хотелось сказать ей: «Эдуард умолял меня выйти за него замуж. Именно он настоял, чтобы мы поженились. Ему было даже страшно подумать, что другой мужчина может на меня посмотреть. И разглядеть во мне то, что увидел он».
Однако я решительно не желала обсуждать с ней свою семейную жизнь. Столкнувшись с откровенной враждебностью, хоть и прикрытой лучезарной улыбкой, я решила оставить глубоко в душе подробности наших с Эдуардом отношений, словом, там, где Мими не сможет их опошлить, исказить или извратить. Я почувствовала, что у меня начинает гореть лицо.
Она остановилась, окинув меня пристальным взглядом:
– О, София, вам не стоит принимать все так близко к сердцу.
– Софи. Меня зовут Софи.
Она тотчас же отвернулась:
– Ну конечно, Софи. И тем не менее мой вопрос в некотором смысле закономерен. Ведь это вполне естественно, что у того, кто знаком с Эдуардом несколько дольше, могут возникнуть к нему, так сказать, немного собственнические чувства. Да и вообще, мы ведь о вас практически ничего не знаем. Вы, кажется… продавщица, да?
– Была продавщицей. Пока не вышла за него замуж.
– И конечно, тогда вам пришлось уйти из… магазина. Какая жалость! Вы наверняка ужасно скучаете по вашим подружкам-продавщицам. Уж кто-кто, а я‑то прекрасно знаю, как приятно, когда тебя окружают люди твоего круга.
– Меня вполне устраивает круг друзей Эдуарда.
– Кто бы сомневался. Хотя иногда так трудно завести подходящих друзей в компании, где остальные знают друг друга тысячу лет. Я имею в виду, все эти понятные только им одним шутки, общие воспоминания. – Она улыбнулась. – Но я уверена, вы неплохо справляетесь.
– Мы с Эдуардом вполне счастливы вдвоем.
– Конечно. Однако вы, София, должны понимать, что это не может длиться вечно. Ведь он, помимо всего прочего, на редкость общительный человек. Такому мужчине, как Эдуард, необходимо предоставлять полную свободу.
Я уже с трудом сдерживалась.
– Вы говорите так, будто я его тюремщица. И тем не менее я никогда не хотела, чтобы Эдуард делал что-то против своей воли.
– О, я нисколечко в этом не сомневаюсь. Впрочем, как и в том, что вы отдаете себе отчет, насколько вам повезло выйти замуж за такого человека. Мне просто показалось, что вам пойдут на пользу рекомендации старинного друга Эдуарда. – Не дождавшись моего ответа, она добавила: – Возможно, вы сочтете не слишком тактичным с моей стороны давать вам советы по поводу мужа. Однако вы знаете, что Эдуард никогда не придерживался правил буржуазной морали, поэтому я тоже хочу позволить себе выйти за рамки обычного разговора.
– Я вам чрезвычайно признательна, мадам Эйнсбахер. – Я спрашивала себя, можно ли повернуться и сразу уйти, например, под предлогом встречи, о которой только сейчас вспомнила. Господь свидетель, я достаточно долго терпела.
